Апрель-июль 1917

Ленин написал для “Правды” с 3 апреля по 4 июля сто двадцать пять статей. Статьи посвящены анализу расстановки классовых сил в стране, задачам революции. Статьи Ленина разоблачали буржуазию, взывали к разуму и логике мыслящего рабочего, солдата и развивали их политически. Стихи же Демьяна Бедного находили доступ к чувству тех же рабочих и солдат, выставляли перед ними на посмешище врагов.
Временное правительство, не успев народиться, ищет под-держки у разных партий, у религии?

Мысль буржуазная убога:
“Несть власти, аще не от бога”.
А власть, едва лишь став на ноги,
Уже от смены ждет подмоги.
Несть власти, аще... аще... аще ..
Сменяйся, милая, почаще.
Так, понемножечку, с подходу,
Глядь - перейдешь ты вся к народу!

Меньшевикам Демьян просто презрительно бросит: “Вам утверждать свободу - не по зубам орех!”
Конфискация земли отложена, а вместо нее введен налог? Поэту “жалко” царскую семью - ведь и Романовым придется стать налогоплательщиками. Он так и слышит плач царя: “Царята наши что ж? От голоду помрут! Ни на табак тебе копейки, ни на мыло!”
А читателя поэт предупреждает:

Пока мы слушаем хорошие слова,
Нас угостить хотят весьма преподлым делом.
Товарищи, змея двуглавая жива, -
Корону где-то чистят мелом!

В предвидении того, как в конце концов решится вопрос о земле, Демьян посоветует мужичкам: не надо громить барские имения, “чтоб не брала их после жалость, что изничтожили свое!”.
Честно поэт сознается перед читателем в обращении “Укрепляйте “Правду”!”:

Пишу, ей-богу, на бегу,
Сказать бы лучше - сердце радо.
Но... было б сказано, что надо.
Хоть малость, как-нибудь, но делу помогу!

Несмотря на это “как-нибудь”, его стихи иногда достигают совершенства по ясности мысли, хлесткости выражения и предельной лаконичности. Таковы четыре строчки, комментирующие утверждение меньшевиков, что “организованное братание возможно лишь после заключения всеобщего мира”, а пока надо наступать.

Товарищ, сойдемся вдвоем
И во всем поквитаемся:
Сначала друг друга убьем,
А потом... побратаемся.

Если эти четыре строчки буквально взрывали фронты, то из-за солдатской песенки “Приказано, да правды не сказано” поднялось такое, что пришлось сбежать из Питера, скрываться в Мустамяках. Строчки очень просты:

Нам в бой идти приказано:
“За землю станьте честно!”
За землю! Чью? Не сказано.
- Помещичью, известно!

Нам в бой идти приказано:
“Да здравствует свобода!”
Свобода! Чья? Не сказано.
А только - не народа.

...Буржуазные газеты писали, что “в шестнадцати строчках этой песни содержится весь яд той большевистской проповеди, которая разложила столько частей нашей армии”.

Пуришкевич о Демьяне Бедном

Командованию Красной Армии да и противной стороне хорошо было известно, что листовки производили действие, равноценное боевым усилиям нескольких воинских частей. Это засвидетельствует такой непримиримый враг, как пойманный в первые месяцы Советской власти «старый держиморда» Пуришкевич. На следствии он разговаривает высокомерно, утверждает, что «большевики все равно долго не удержатся», и показывает:
«Среди вас, большевиков, для нас, монархистов, опасных людей только двое. Это — Ленин, который сумел так быстро организовать и заострить, хотя не с того конца, такую цепкую власть, и Демьян Бедный, который сумел своими агитками пролезть под каждую солдатскую шкуру глубже, чем все наши декреты и прокламации».

Танька-Ванька

("Красная газета", 1919. 1 ноября). Написано в решающие дни обороны Петрограда, когда против наших войск генерал Юденич двинул английские танки. Внезапное появление нового оружия вызвало замешательство среди красных бойцов. Об этом сообщили Д. Бедному, и он через несколько часов продиктовал это стихотворение по телефону из Москвы в Петроград. Прием текста происходил под звуки артиллерийской канонады. Текст распространялся листовкой в расположении войск 7-й армии, защищавшей Петроград. "Бойцы смеялись,- рассказывал впоследствии Д. Бедный,- приободрялись и перли на "Танек" (Восъмитомник, т. 8, с. 366). В. Маяковский любил приводить этот случай, как пример действенной силы поэзии. Он говорил, что благодаря стихам Д. Бедного "красноармейцы научились брать эти "Таньки" чуть ли не голыми руками". "Не нужно думать,- добавлял поэт,- что это единственный и лучший способ - идти на танки с голыми руками, но в то время, может быть, другого не было" (В. Маяковский. Поли. собр. соч., т. 12. М., 1959, с. 486-487)

Манифест барона фон Врангеля.

Перед отъездом (из Харькова) в Кременчуг выдался час-другой для встречи с Демьяном Бедным. Михаилу Васильевичу (Фрунзе) нравилось говорить с поэтом. Плотный, с гладко выбритым облысевшим черепом, с румянцем во всю щеку и маленькими рыжеватыми усами, он был воплощением бодрости для политотдельцев и сотрудников штаба. Газетчики бегали за ним толпой, ожидая от него откровения. Он им рассказывал удивительные байки, щуря маленькие светлые глаза; с полных губ не сходила улыбка. С самым серьезным видом говорил о смешных пустяках и заливался смехом, когда говорил о важном деле. Грохотал его низкий бас, янтарный мундштук с папиросой беспрерывно торчал между пальцами левой руки.
- Я читал перепалку твоих ребят с беляками, - громыхнул он с порога и сбросил на диван кожаное пальто. - Эту самолетную "дуэль" с помощью листовок. Бьюсь об заклад, что кормишь ты их пасхальной еврейской мацой - без соли, перца и сахара. Именно так пресно они пишут!
- А вы им подбросьте дрожжей. Или бомбочку - зажигательную, чтоб они воспрянули духом.
- Думаю. Но пока не уловил изюминку. Очень это трудная штука - угодить в точку, поймать за хвост жар-птицу. Она где-то рядом ходит, иногда садится на плечо и долбит клювом по лысине, - он хлопнул себя по бритому темени и засмеялся раскатисто.
- Мне говорили, что бойцы сами пишут белякам, и получается у них иной раз в духе запорожского письма турецкому султану. Вот тут и изюминка! Смех убивает; и не мне вам говорить об этом. И красноармейцы пытаются действовать в таком ключе. В одном из писем они благодарили баронское превосходительство за три танка, уступленных Врангелем в бою. Потом подключились к проводу белой дивизии и передали телефонограмму:
"Убегайте, гады, быстрее по маршруту Мелитополь - Севастополь - Константинополь!" Ловко, а? - Фрунзе ходил по салону, потирая руки. - Вот и дать бы барону позабористее: мол, чучело гороховое, немчура, а в царьки лезет! Он же чванный и потому в чем-то ограниченный тип: до сих пор не может понять, с какой армией воюет!
Что-то новое и даже удивительное для Фрунзе мелькнуло в глазах у Демьяна. Он сбросил маску простачка, посуровел. И сказал глухо:
- Бумагу и чернила, командующий!
- Садитесь за мой стол, Ефим Алексеевич. Я могу и отлучиться на время, - извинительно сказал Фрунзе и ушел в купе, захватив со стола сводки и карты.
- Сиротинский, чаю! - грохнул Демьян. Сергей Аркадьевич распорядился, чай подали.
- Да ты, сдурел, Сергей! Чай - это фигурально! Покрепче-то ничего нет?
- Не положено, товарищ Демьян!
- Ну, монахи! Мацееды! Пресноеды! - разбушевался Демьян. Но скоро затих, размашисто водя пером по бумаге. И даже не глянул на Сиротинского, когда тот вышел из салона.
Давид Куманов - политотделец, газетчик, который в те дни состоял в "свите" Демьяна, - отметил в дневнике, что знаменитый "Манифест барона фон Врангеля" был написан в один присест. И первым слушателем-читателем был Михаил Васильевич.
Всегда серьезный, сосредоточенный, с виду даже несколько хмурый, со сдвинутыми накрепко бровями, М. В. Фрунзе буквально заливался хохотом, слушая "Манифест".
Фрунзе то и дело прерывал автора, приговаривая:
- Так... Так!.. Отлично! Замечательно!.. Правильно!.. Товарищ Фрунзе приказал немедленно начать печатать "Манифест" - о тираже разговора не могло быть:
- Печатайте хоть миллионы! Чем больше, тем лучше!
И уже через день-другой по всему фронту летел "Манифест" как песня и снежной лавиной падал с самолетов на голову беляков в Севастополе, Симферополе, Ялте и Феодосии.
"Манифест" казался тарабарщиной: слова немецкие, слова вывернутые; но запомнились они мигом. Михаил Васильевич, к примеру, после второго чтения читал агитку Демьяна наизусть, вплоть до последней строфы:
...Ви будет жить благополучно
И целовать мне сапога. Гут!
"Подписал собственноручно"
Вильгельма-Кайзера слуга,
Барон фон Врангель бестолковый,
Антантой признанный на треть.
"Сдавайтесь мне на шестный слово,
А там... мы будем посмотреть!!"
Демьян попал в точку, поймал за хвост жар-птицу. Беляки стали переходить линию фронта с "Манифестом" в кармане и предъявляли его как охранную грамоту, не желая служить "подлюге Врангелю".
Когда у Фрунзе спрашивали, скоро ли начнется наступление, он отвечал:
- Да, скоро... Я "нашинаю" в ближайшие дни!.. (Из книги Вл.Архангельский "Фрунзе" Стр 450-452)

1922 год

Со страниц газет всего мира не сходит слово “Генуя”. В апреле 1922 года этот итальянский город впервые примет на международной конференции делегацию большевиков. И Демьяна очень забавляет точка зрения иностранных дипломатов, их страх перед неведомыми “русскими медведями”, как они полагают, - безграмотными и грязными посланцами Советов.
Демьян все помнит, ему приятно посмеяться над тем, какие “открытия” ждут того, кто впервые увидит “страшных” большевиков; он знает, как будут поражены за границей, услышав советского наркоминдела Чичерина, который, выступая по-русски, легко тут же переведет свою речь на французский. Что касается Красина... то ведь это “подлинный джентльмен, чуть ли не со свидетельством из Оксфорда, и у него лицо, а не морда”. И Демьян еще добавит: “Мистер, бойтесь этого как огня. чтоб вместо Красина не назначили... меня”.
А если говорить серьезно, то провозглашенная Чичериным программа Советского правительства предельно и давно ясна, и Демьяном давно сказано:

Дескать, мы - успех заметный! -
Держим курс междупланетный
И сильны союзом тесным
С пролетарием небесным, -
Но пока там суд да дело,
Пусть нам сферы верят смело:
В силу разных ситуаций,
Мы не тронем сферных наций
И по собственной охоте
Всем пошлем по мирной ноте.

Что же касается требования уплаты царских долгов, то как тут снова не посмеяться? Поэт ценит вежливость; он так и знал, что Чичерину скажут, что у него “не глаза - прямо василечки!.. Ах, подпишите эти векселечки!”, и объяснит своему читателю в газете “Беднота”, чего же в конце концов добиваются в дипломатических сферах:

...Уж баре не кричат: “В России коммунизм
Весь, мол, хозяйственный разрушил механизм!”
У них самих теперь хоть нет Советской власти,
А в механизме все расхлябалися части.
И, нынче нас к себе чуть не силком таща,
Они нам в Генуе поют (пока!) умильно:
“Как, дескать, вы и мы поизносились сильно,
Давай чиниться сообща!”
Мы что же? Мы не прочь. Мы, скажем, не перечим,
Европа, истинно: испорчен весь фасад.
Но... царские долги платить нам все же нечем.
Начнете требовать, так мы - айда назад!
Опять же, ваши все припомнивши попытки -
Четыре года лезть на красный наш рожон,
Еще мы спросим вас: КОМУ и КТО ДОЛЖОН?
Мы вашим ласковым речам не очень верим.
Но - поторгуемся: не купим, так примерим, -
Не сбудем вам своих товарных образцов,
Так хоть пощупаем как следует купцов,
Чтоб, в случае вторичной встречи,
Знать, с кем вести какие речи!

Возобновленная в Нижнем Новгороде ярмарка доставит эту возможность потолкаться среди тех, кто умеет торговать, даст образец, как вести беседу с лордом по-купцовски.  Впрочем, поэт по-прежнему “сочувствует” английскому премьеру. Тот занемог. “Догенуэзился!” - пишет Демьян, рассказывая читателю, что больному в бреду видится... “Будто его... переехала русская нефтяная цистерна, вся обклеенная плакатами Коминтерна!”
А помимо шуток:

...Скажу лишь то, что непреложно:
Мы уступаем, сколько можно,
Но если нас биржевики
Начнут пугать - серьезно? ложно? -
Мы твердо скажем: “Осторожно!
За этой линией - штыки!!”

И еще одну информационно-разъяснительную работу всегда ведет Демьян: пользуется любым случаем, чтобы дать понять, как воспринимает тот или иной факт Ленин.
Никто из поэтов не писал так много и так просто о Ленине при его жизни. У Демьяна есть целый стихотворный отчет об одном из съездов Советов, написанный от лица крестьянского делегата - деда Софрона. Дед обстоятельно рассказывает, как он уселся рядом с Лениным, как чувствовал себя на съезде, о чем шла речь; и, наконец, в этом отчете поэт раз-решил себе, надев маску деда, сказать:

Ильич начал докладывать съезду отчет
О работе Советской власти,
Разбив отчет на две части:
Про внешнее и внутреннее положении
(В газете прочли вы подробное изложение).
……………………………………….
Ленинской речи дать повторение -
Труд для меня непосильный, ребятки!
Ленин речь говорит -
Не кривит, не мудрит,
Не шумит, не грохочет.
Не поймет его тот, кто понять не захочет.
Словно Волга-река: ширина, глубина
И прозрачная ясность до самого дна.
Нет иного для ленинской речи сравнения.
В этой ясности - ясность великого гения.
В простоте - глубочайшая мудрость народная.
Дышит мощью безмерной река многоводная
И несет свои воды бескрайной равниной,
Без натуги плотину снося за плотиной.
И нет силы такой, чтоб закрыла ей путь
Иль могла ее в русло иное свернуть!

И тут же сделано стихотворное изложение ленинского доклада.
Деловая, конкретная программа действий всегда точно из-ложена поэтом. Идет ли речь о борьбе “со вшой”, о навозе ли - Демьян ничем не погнушается, да еще с вызовом:
“Кто скажет мне, что где навоз - там нет геройства, того я быстро излечу, послав на взбучку к Ильичу...” Все это так жадно поглощается читательской массой, что в деревнях собирают по ложке керосина с каждой избы, чтобы какой-нибудь, пока единственный, грамотей почитал обществу “Демьянушку”. Он же и утешит, сказав: “Я знаю: горько вам живется и убого, но цель заветная близка, ее видать. Все силы напряжем - не будем голодать. Страдали много мы. Осталося немного перетерпеть, перестрадать!”
В оценке международных событий поэт также всегда старается дать понять точку зрения Ленина.
Вот шуточный романс, как бы фиксирующий рассуждения Ллойд-Джорджа.

...А Ленин, хитрейший из всех мировых хитрецов,
Смеется, засунувши руки в карманы.
Он, чувствую, рано иль поздно окажется прав, -
Вопрос лишь насчет промежутка,
И выверты наши, - по совести все разобрав, -
Такая пустая и глупая шутка.

Поэт часто использует размер популярных городских романсов и уличных песенок, которые вдруг преображаются в остро политические обзоры. Так известная “Маруся отравилась”, звучащая на любой русской шарманке, оказалась Антантой, которая тоже, конечно, отравилась:

Ллойд-Джордж, любовник ейный,
Ее хотел спасти
И в Геную, в больницу,
Надумал отвезти.

Хлопочет возле бедной Антанты и Пуанкарэ, рассказывается в новых словах песенки.
К концу 1922 года настанет пора подбить итоги дипломатической деятельности иностранных министров. Дань тонкости их работы - в самом названии - “Кружево”:

Все будет чинно и понятно
Дипломатическим умам.
Поговорят безрезультатно
И разбредутся по домам.
Из надоевшей всем кадрили
Очередные сделав па,
Начнут хитрить, как и хитрили,
Дробя слабейшим черепа.
Но наш Чичерин, мудрость эту
Не хуже зная, чем враги,
По очень скользкому паркету
Спокойно делает шаги.